Конец власти. От залов заседаний до полей сражений, от церкви до государства. Почему управлять сегодня нужно иначе - Мойзес Наим

Ниже мы рассмотрим, почему тема гегемонии так владеет умами людей, в чьем ведении находятся военная и внешняя политика, и почему любое изменение баланса сил среди господствующих наций мира так или иначе занимает всех – причем гораздо сильнее, чем банальные дискуссии о том, у кого больше ВВП, чья армия сильнее и какая страна лидирует в олимпийском медальном зачете. Но данная глава посвящена тому, что лежит в основе этого феномена, – тому, о чем довольно часто забывают люди, когда говорят о богатстве конкретной страны. Любое государство, где бы оно ни находилось – на вершине пирамиды, на пути к ней или у самого подножия, подвержено влиянию трех революций – революции множества, революции мобильности и революции ментальности, что неминуемо ведет к упадку власти. Небывалый рост товарного производства и населения, беспрецедентный оборот товаров, идей, человеческих масс и, как следствие, скачкообразный рост запросов населения – все это снимает преграды для продвижения власти, что применимо к любым странам независимо от их размера, уровня дохода, политической системы и военной мощи.

Исчезновение преград снимает и различия между главенствующими нациями, которые способны действовать с позиций силы, и бывшими колониями, странами-сателлитами, а также крайне маргинальными образованиями, которыми великие державы помыкали или же пренебрегали. Если когда-то сложные и дорогостоящие системы разведки давали некоторым странам информационный перевес, то в наше время наличие открытой информации и электронных ресурсов дают небольшим государствам возможность с ними конкурировать. Если когда-то миллиарды долларов помощи от крупной державы помогали установить в другом государстве лояльный ей режим, то ныне число источников зарубежной поддержки увеличилось многократно: не столь крупные государства успешно конкурируют с гигантами, а различные фонды распоряжаются суммами, превосходящими ВВП некоторых стран. И если когда-то мощное культурное воздействие оказывали Голливуд и Коминтерн, то в наши дни умами и сердцами властвуют конфуцианские сообщества, болливудские фильмы и колумбийские мыльные оперы.

Растущая возможность малых стран противостоять намерениям крупных государств является частью всеобщего сдвига, заметно расширяющего число участников международных отношений. Структуры вроде “Аль-Каиды”, Фонда Гейтса или телекомпании Al Jazeera действуют по собственным планам, не имеющим жесткой привязки к какой-либо конкретной стране. Террористы, мятежники, неправительственные организации, ассоциации иммигрантов, благотворители, частные компании, инвесторы и финансисты, медиакомпании и новые религиозные сообщества, не признающие границ, существуют, но это не отменяет того факта, что военные и дипломаты востребованы, как и прежде. Но они сужают перечень того, чего могут достигнуть военные и дипломаты, а также влияют на международную повестку дня при помощи новых средств и каналов воздействия. Возьмем “Кони-2012” – фильм, созданный христианским активистом и режиссером Джейсоном Расселом, в котором звучит призыв поймать обвиняемого в военных преступлениях Джозефа Кони. За несколько недель после выхода на YouTube (а не посредством телетрансляции) этот фильм набрал десятки миллионов просмотров, собрал множество пожертвований, лестных оценок знаменитостей и призывов к действию, не говоря уже о хоре злобных завываний со стороны тех угандийцев, которым не понравилось, как в фильме изображена их страна. Разумеется, торговля оружием, государственные программы поддержки и угроза вторжения или торговых санкций не в пример сильнее определяют контуры международных отношений. И далеко не каждая небольшая страна смогла внедрить новый подход к реализации власти, однако многим это удалось.

В непрекращающейся борьбе за военное и промышленное превосходство Америка, Китай, Россия и прочие великие державы не могут не учитывать влияния, которое оказывает этот новый вид активности на их внутреннюю политику, экономику и культуру. И как отмечалось в предыдущей главе, упадок власти серьезно изменил условия, в которых происходит глобальное противостояние. Столь же глубоко и его трансформационное воздействие на характер отношений между государствами в повседневной дипломатии – в той паутине связей, которая определяет нашу жизнь и сплетает в единое целое преобладающий миропорядок. Чтобы оценить его влияние, мы должны обратиться к причинам, в силу которых гегемония и “Большая игра”[15] приобретают первостепенное значение.

Выигрыши от гегемонии

Всякий раз, когда глобальная политика претерпевает серьезные изменения, оживают зловещие призраки конфликтов и анархии. Собственно, когда в иерархии крупных держав происходят какие-то сдвиги, на кону оказывается не просто престиж, но и стабильность, и даже само существование международной системы.

Преследуя свои национальные интересы, любое государство неминуемо сталкивается с интересами других государств. Предметом межгосударственного конфликта могут быть территории, природные ресурсы, доступ к воде или чистому воздуху, морские пути, правила, регулирующие перемещение людей, предоставление убежища враждующим сообществам, а также многие другие вопросы, требующие согласования позиций. И зачастую такое столкновение интересов приводит к пограничным конфликтам, опосредованным войнам (так называемые прокси-войны), территориальным спорам, мятежам, сомнительным операциям секретных служб, гуманитарным интервенциям, насилию со стороны стран-изгоев и узурпации власти в различных ее проявлениях. История пестрит суровыми примерами того, что происходило тогда, когда региональные власти оказывались не в состоянии предотвращать или обуздывать подобные конфликты. На протяжении многих веков, от Тридцатилетней войны и наполеоновских войн до двух мировых войн XX века, масштабы войн и охватываемые ими территории неуклонно росли, умножая количество пролитой крови и жертв.

После 1945 года множество региональных конфликтов вызывали пагубные последствия, не разрастаясь в тотальную мировую войну. В чем смысл этого беспрецедентно продолжительного глобального мира? Каким бы ни был наш ответ, ключевое место в нем занимает гегемония. В течение шести десятилетий у стран не возникало вопросов о месте, занимаемом ими в иерархии наций, а значит, и о том, чьи границы не позволено пересекать. В двуполярной системе холодной войны мир большей частью был поделен между сферами влияния США и СССР, а страны, остающиеся вне этих сфер, находили себе более достойное занятие, чем оспаривание глобального миропорядка. И после окончания холодной войны только одна страна – Америка – возвышалась над всеми другими, превосходя их по части военного потенциала, уровню экономического развития и силе культурного влияния.

В основе львиной доли нынешних дискуссий лежит (где явно, где не очень) теория стабильности в условиях экономической гегемонии, разработанная в 1970-х годах профессором Массачусетского технологического института Чарльзом Киндлебергером. Ее основное положение сводится к тому, что самая влиятельная власть, обладающая исключительной способностью обеспечивать миропорядок и заинтересованная в этом миропорядке, есть наилучшее противоядие от обходящегося дорогой ценой и опасного хаоса планетарных масштабов. Теория гласит, что при отсутствии гегемона единственный путь к миру и стабильности лежит через систему неких правил (нормы, законы, социальные институты), принимаемых каждой страной в качестве платы за те преимущества, которые дают ей мир и стабильность. Само собой разумеется, что это сложная альтернатива, независимо от того, сколько она будет стоить, и зачастую гегемония гораздо лучше выполняет взятые на себя обязательства{201}.

Говоря о периодах мира, разделяющих войны, Киндле-бергер заявляет, что бурные экономические и политические события того времени: крах золотого стандарта, Великая депрессия, нестабильность в Европе и усиление фашистской угрозы свидетельствуют о крахе гегемонии. Готовность и способность Великобритании использовать силу и деньги для поддержания собственного превосходства переживали нелучшие времена. Единственный реальный претендент на место гегемона – Соединенные Штаты Америки – был скован изоляционистской позицией, которую он занимал. Отсутствие стабилизирующего фактора – гегемона, обладающего как возможностью, так и политической волей использовать свою власть для сохранения порядка, – только способствовало дальнейшему распространению депрессии и, в конечном итоге, началу Второй мировой.

Историки, используя множество способов оценки государственной власти, от количества населения и объемов товарного производства до военных расходов и промышленного потенциала, определили несколько моментов, когда полная гегемония одного государства, сводящаяся в основном к его превосходству над всеми остальными странами, была наиболее явной. Великобритания 1860-х и Соединенные Штаты после Второй мировой, с 1945 по 1955 год, – вот два примера, которые “отражают наибольшую концентрацию власти в системном лидере”, как утверждал Уильям Уолфорт после того, как данные примеры были подвергнуты всестороннему анализу. Но даже они меркнут рядом с Америкой времен после холодной войны. “Соединенные Штаты – первое в современной истории международных отношений ведущее государство с огромным перевесом по всем основным составляющим власти: экономической, военной, технологической и геополитической”, – писал Уолфорт в 1999 году. Он утверждал, и впоследствии это мнение было подхвачено рядом других аналитиков, что, когда Соединенные Штаты взяли на себя роль абсолютно доминирующей силы при полном отсутствии реальных соперников на всевозможных аренах международного соперничества, это привело к появлению однополярного мира. Это была совершенно новая для мировой истории конфигурация, а компоненты, из которых она состояла, позволили ей не только достигнуть международного мира и стабильности, но и сохранять это положение долгое время{202}.